Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №11 за 1997 год
На ребро «Буревестника» уходим до восхода солнца, хотя вот оно уже осветило макушку пика Москва. Через каждые пятнадцать-двадцать минут с Трамплинного и со склонов пика Москва глухо гремят ледовые обвалы. Но за пять дней, на поляне Сулоева и на ребре «Буревестника», мы оборачиваемся только на самые громкие — уж очень их много. На ребре старые веревки; они нам служат скорее ориентирами тропы — испытывать их надежность, а заодно и свою судьбу, как-то не хочется. Используем для страховки свою веревку. В последний день подъема когда мы достигаем высоты около шести тысяч метров, на нас прилетает посмотреть орел. Громадная птица кружит чуть в стороне и как бы решает, кто мы — добыча или конкуренты...
Ребро выводит на Памирское фирновое плато — огромное снежное поле (в длину примерно 9 км, в ширину — до 3 км) на высоте около шести километров. Когда-то оно было дном древнего океана, а теперь здесь лежит никогда не тающий снег. Ровное, почти без трещин, белое плато окаймлено по сторонам вершинами высотой до шести с половиной тысяч метров и производит впечатление какого-то неземного пейзажа. Наша гора расположена на противоположном от нас краю плато, на расстоянии около семи километров. Рассказывают, что, стремясь выбрать момент, когда смерзшийся наст держит особенно надежно, некоторые альпинисты пересекали плато на лыжах вечером или ночью. Мы все же решаем отложить выход на более традиционное время — раннее утро.
Чтобы от плато подняться на вершину, нужно два дня. Пик Коммунизма с запада опирается на пик Душанбе, высота которого около семи тысяч. В первый день поднимаешься на Душанбе и там ночуешь, на следующий день — вершина и спуск обратно на Душанбе. В эти два дня должна стоять подходящая для восхождения погода: несильный ветер и нормальная видимость. Поэтому, уходя с плато вверх, важно угадать погоду на день вперед.
К счастью, погода, все предыдущие дни как бы игравшая с нами в прятки, стала, похоже, улучшаться и на плато потянулись альпинисты. Первой подошла группа иранцев. Они с благодарностью приняли предложенный нами чай, установили палатку, выставили внешние пластиковые ботинки наружу (сразу вспомнилось, что на востоке обувь оставляют за порогом) и запели. Оказалось, что, поднимаясь к вершине, иранцы на каждой стоянке закрепляют флаг и поют песню. Потом, взойдя на вершину, они с восторгом говорили, что обязательно пошлют телеграмму своему правительству, потому что после революции 1979 года это первая удачная экспедиция иранцев на семитысячник. За иранцами появились французы, потом кое-кто еще. Лагерь на фирновом плато, где еще утром кроме нас и чего-то ждущих черных птиц с крепкими клювами не было ни единой живой души, быстро превращается в маленький интернациональный палаточный городок.
Утром никто не торопится идти наверх; очень рано выходить не стоит — несмотря на август месяц, можно обморозиться, однако и слишком задерживаться тоже не следует — под жарким солнцем будет тяжело идти. Кроме того, тот, кто идет первым после непогоды, готовит тропу другим — «тропит», а это занятие не из легких. В горах расплата организма за нагрузку наступает не сразу. Сегодня ты тропишь, прекрасно себя чувствуешь, а назавтра у тебя уже нет сил идти вверх, и — прощай, вершина.
Наконец, все, кто решился идти, выходят, тропят по очереди, кто сколько может, и радуются, что в непогоду не было сильного снега. К концу дня добираемся до перемычки между пиками Душанбе и Коммунизма, где и ставим палатку.
Штурмовой день выдается почти без ветра, и поэтому идти сравнительно легко. Надо подняться на полкилометра по высоте по фирновому склону и преодолеть последние сто метров по скально-снежному гребню.
Немного опередив товарищей, вылезаю, наконец, на вершину. Перевожу дух и понимаю, что торжественной встречи не предусмотрено. Сбылась мечта, я достиг географической точки, господствующей над одной шестой частью суши. И что же? Вокруг никого. Тихо. Под ногами — такие же камни и снег, как и внизу, на леднике. Рядом со мной — металлический крест на самой вершине, неподалеку — какая-то жердь. На ее конце ветерок лениво шевелит выцветший лоскут, бывший когда-то вымпелом.
Удачное восхождение на семитысячник воспринимается не как собственная победа, а как результат снисходительности горы к твоему стремлению вверх. Гора улыбнулась хорошей погодой так настойчиво идущему к ней.
Течение моих мыслей прерывает подход ребят: отдуваясь после крутого подъема, они один за другим вылезают на вершинную площадку, которая сразу становится немного тесной и — странно — делается как-то более уютной. Начинается деловитая суета вокруг вершинной шоколадки, взаимные поздравления и жадные взгляды во все стороны, попытки опознать окрестные вершины. В горных долинах нет горизонта, видны только косые вершины ближайших хребтов. От этого в солнечную погоду горы кажутся плоскими картонными декорациями на фоне такого же плоского синего неба. Здесь же взору открывается необыкновенный простор. Прямо перед нами — красавица Корженевская в белом пояске из облаков, а немного правее, в Заалайском хребте, видна гора, по размерам значительно больше своих соседок: это — пик Ленина. Еще правее привлекает внимание белая гусеница ледника Бивачного, удобно улегшаяся между хребтами Федченко и Академии наук. За нею — знаменитый ледник Федченко; он так длинен, что кажется, будто у него нет ни начала, ни конца. На юге, в необозримой дали Каракорума, стоит К-2, вторая по высоте вершина мира. Говорят, что иногда ее можно увидеть в хороший бинокль. Прямо из-под наших ног на юго-запад уходит хребет Петра I с пиками Крошка, Бородино, Москва... Ничего себе «крошка» — он ведь выше Эльбруса! А вот и окруженный со всех сторон ледником пик Подводная лодка. Эта стоящая особняком громадная скала действительно смахивает на субмарину, вынырнувшую из пучин древнего океана. На севере от нас — глубокая долина реки Муксу и вершины Заалайского хребта, плавно исчезающие в голубовато-сером мареве сырдарьинских равнин.
Пора вниз. Как учат новичков в горах, восхождение на любую вершину заканчивается только в базовом лагере, не раньше. Вползая вечером в штурмовую палатку, чувствуем, что высота и усталость начинают одолевать: в самом деле, уже почти неделя, как мы находимся выше шести тысяч метров, где насыщенность воздуха кислородом меньше половины того, чем дышит человек на уровне моря.
За один день успеваем сбросить больше чем два с половиной километра высоты и уже в густых сумерках подходим к «базе». Нас поздравляют с восхождением и угощают дымящимся борщом, который кажется мне лучшей наградой...
Андрей Аносов | Фото Дмитрия Ничипорова
Загадки, гипотезы, открытия: Как я искал кваггу в парке Крюгера
Около ста лет назад на необозримых просторах южноафриканских саванн паслись огромные стада квагг — зебр необычной расцветки. На них очень любили охотиться буры. А потом квагги взяли и исчезли — причем повсеместно...
— Да ты неисправимый романтик. Ник! — и Луи с треском захлопнул толстый том «Млекопитающие Южной Африки»,
— Какие квагги! Мы знаем всех своих зебр по кличкам и полоскам, все места, где они водятся, а ты говоришь о каких-то затерянных, нехоженых уголках. Да, парк огромен, но изучен досконально. — И Луи Трихардт закинул фолиант на полку.
— Давай лучше спать. Завтра в пять подъем. Если пропустим рассвет, не увидишь «большую пятерку»...
Сильный ветер раскачивал акации за хлипкими стенками нашего охотничьего домика посреди огромного, самого большого в Африке национального парка. Мы были в Скукузе, на одной из центральных усадеб «Крюгера» — так привыкли называть этот заповедник южноафриканцы. (Парк получил имя президента республики Трансвааль Пауля Крюгера (1845 — 1904), много сделавшего для сохранения природы страны.) У крыльца нас ждал джип с сухим пайком, биноклями и подробной картой маршрута. Но мне не хотелось смотреть «большую пятерку», я уже много раз видел этих животных — слона, носорога, льва, леопарда и буйвола, мне нужно было другое... То, за что я был высмеян знатоком местной фауны, научным сотрудником и попутно — егерем заповедника Луи Трихардтом. Мне нужна была квагга.
— А элладотерия не надо? — помнится, рассмеялся Луи, когда я в первый раз обратился к нему с просьбой «поездить по местным зебрам» и поискать среди них квагг. Но, узнав, что я всерьез занимаюсь криптозоологией и везде, где бываю, досаждаю маститым зоологам с нелепыми, чудными просьбами, вошел в положение:
— По зебрам я тебя повожу. Сам ищи среди них своих квагг. Да ты хоть знаешь, как они выглядели?
Я знал. Знал не хуже Трихардта печальную историю замечательных лошадок, не похожих на настоящих зебр, во множестве водившихся в саваннах Южной Африки.
